Мне кажется, есть очень простая идея: инвалидов во всем мире — 10%. Нет никакой разницы, между нами, Америкой, Китаем, — везде одинаково. То есть каждый десятый имеет инвалидность. Это значит, что среди родственников любого человека, пускай не прямых, точно есть кто-то с инвалидностью, среди знакомых их не один. Это могут быть дети, взрослые, инвалидность может быть разная. Мы просто не понимаем про некоторых, что у них есть эта инвалидность. Ты живешь рядом с ним и не понимаешь, что у него есть какие-то особенности. Он просто кажется тебе, например, чересчур занудным, или чересчур бережет свое здоровье, а под этим может лежать какая-то истинная реальная проблема.
С другой стороны — то, что мы в нашей стране много лет прятали инвалидов. Начать с того, что после Второй мировой войны отправили инвалидов на Соловки, чтобы их никто не видел. Тогда это были люди, которые реально пострадали от войны, которым мы все должны быть невероятно благодарны. Вместо этого их загнали в какую-то резервацию, и они там окончили свои дни. Сейчас думать даже про это обидно. У нас много лет люди с инвалидностью жили за закрытыми дверьми, и сейчас большая часть продолжает жить в резервации. А на западе, где раньше началось это движение интеграции, как сейчас говорят инклюзии, мы ходим по улице, ездим на транспорте и видим людей с инвалидностью, и это кажется уже совершенно нормальным. Понятно, что они имеют такое же право ходить везде, где хотят. Не понятно, почему бы им туда не пойти? И тогда, если представить, что в какой-то момент у нас тоже начнут выходить эти люди на улицу, а они начинают, то это станет нормально. Я думаю, проблема в том, что нет привычки.
А что сказать тем, которые боятся приблизиться, боятся помогать таким людям или даже смотреть в их сторону? Сказать, что никогда никто не знает, как будет твоя жизнь или твоих друзей устроена, твоей родни, и это такой интересный опыт, такой challange — попробовать сделать что-то необычное. Люди думают, что подвиг — это сходить на Килиманджаро. Нет, подвиг — это провести смену в нашем лагере на Валдае, понимаешь? Это некоторый подвиг духа, это важно для себя. Потом ты можешь сказать: «Я могу», — или даже если ты скажешь: «Мне тяжело, но все равно я это увидел, я понимаю, что это бывает в жизни».
Вот у нас часто бывает, приходят родители и говорят: «Почему это со мной случилось, почему у меня такой ребенок»? Ну это же только статистика. Очень многие из этих заболеваний — это статистическая вещь. Это с любым может произойти. Но тогда надо знать, что такое случается. Это более честно, кроме того, что это довольно храбро.
Есть и другая сторона, на самом деле люди с особенностями невероятно прекрасные и очень много дают. Когда социологи разговаривали с нашими волонтерами, спрашивали у них, почему не пошли работать с более легкими детьми, почему с такими тяжелыми. И они сказали, что с тяжелыми интереснее. Это же интересно, это же более загадочная история. Вот с ним же не договориться, он не отвечает, как понять, что он думает, чувствует. Если ты с таким человеком сможешь договориться, то ты точно сделаешь это с человеком полегче или вообще с обычным. Это дает тебе большое понимание человеческой природы.